Недавно я прочёл книгу Рыбакова "Язычество древних славян". Книга эта прекрасная. Автор более шестидесяти лет изучал их, то есть, нас, превзойдя всех прочих научными методами и безупречной логикой. Они позволили ему открыть, что каждый четырёхугольник на русском узоре (или просто крючок) – изображение мамонта (следует, однако, исключить четырёхугольники с точкой внутри: им не четыре, а всего лишь одна тысяча лет и они обозначают колхозное поле), что цветочки и деревья (быть может, и букеты? Их не подносят мужчинам!) – на самом деле – рога лося, а императорский орёл – изменённое и замаскированное изображение рожающей девки (она же иногда изображается четырёхугольником, быть может – с точкой).
Он выяснил имена двух легендарных небесных шаманок-рожаниц: их звали Лада и Леля. Этого не знали даже древние славяне. С неопровержимой точностью он доказал, что огненный Змей Горыныч, поражаемый на калиновом мосту, есть мамонт с горящей шерстью в замаскированной яме-ловушке пятитысячелетней давности для тех, кто читает книгу с начала, и образ скотовода-кочевника, ордой жгущего в набегах русские сёла шестого века для тех, кто читает её с конца (я был неосторожен и прочитал её всю). Подобно Линнею он нашёл разницу между Бабой Ягой степной, симпатичной, обольстительной, коварной, смертельно опасной, околдовывавшей яблочками и дочерьми, как воспоминанием о тех степных женщинах, что оставались на кочевьях во время набега на славян, куда последние, видимо, мудро спасались от набега, и Бабой Ягой лесной, страшноватой на вид, но не опасной, а подчас и доброй – своей, в общем.
Его интеллектуальные подвиги зажгли во мне мысль. Светлая идея, что дыма без огня не бывает, потрясла меня. Скажем, писал Геродот о Гипербореях, оборачивающихся волками – и – глядь! – как не узнать тут славян, пугавших ещё в прошлом веке такими фокусами (по сообщениям бедолаг-очевидцев).
И тут мне в голову пришла строчка: “Лисица сыр пленил”. Я задумался: кого пленил сыр? Оказалось, что все методы Рыбакова позволяют вскрыть исторически первичный смысл басни.
Объясню ход мысли.
Сначала рассмотрим басню. Возьмём предложение “Лисица видит сыр, лисицу сыр пленил”. Во второй части, более понятной, активным лицом является сыр, который пленил лисицу. Естественно предположить, что и в первой части он тоже активное лицо – и его видит лисица. Стройная картинка с непонятным посторонним элементом – лисица! Так что видит сыр?
Обнаружив, что в басне не всё так просто, вернёмся на начало. “Вороне как-то бог послал кусочек сыра”. Видели ли вы ворону с сыром? Я – нет. Ситуация фантастическая, очевидно, что какой-то древний элемент тут утерян. И точно: баснописцу требуется Deus ex machina чтобы объяснить этот феномен.
Потом: почему – ворона, птица битв, падали? Почему она достойна похвалы за перья и глазки? Какую роль играет дерево? И, опять же, откуда взялась лисица?
На последний вопрос ответ просто напрашивается. Лис у русских – воплощение хитрости. Поставим вместо “лисица” – “хитрец”. Этот хитрец кружил вокруг владельца сыра и получил его рядом с деревом. Как?
Кто такой “владелец сыра”? Конечно, кочевник, скотовод, хозяин степи, но гость и слабейший в лесу. А лис с лесом связаны неразрывно.
Итак: лесной хитрец отбивает у сырного скотовода его богатство – сыромолочный скот и убегает. Становится понятным бог: он означает неразрывную, естественную связь скотовода с сыром.
А ворона? Но кто же отдаст свой сыр без борьбы! Вспомним, кроме того, что клювастая птица – символ кочевников. И вот – от воронья на трупах скотоводов осталась странная, непонятная на первый взгляд ворона.
По-видимому, в исходном варианте героическая былина рассказывала о том, как отряд лесовиков встретился со скотоводами-кочевниками, неосторожно приблизившимися к чаще. Лесовики были поражены их необычным нарядом и внешним видом, покорены необычной пищей. На попытки наладить торговлю последовал безусловный отказ, переговоры провалились: ответом был жестокий удар стрелы и боевой крик – “Кар!”. В битве от попавших в засаду клювоголовых сыроедов остался лишь корм воронам, а наши лесные предки исчезли со стадом в необъятном лесу, страшась новых сил чужаков…
Эпос датирую четвёртым – пятым, в крайнем случае – шестым веком новой эры.
Заманчиво раскрыть смысл упоминания одного дерева – не мировое ли оно? Однако для этих смелых выводов не хватает данных.