Воспоминания одного мудрого старика.

Даниил Хармс.

Я был очень мудрым стариком.
Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда любой из вас пришёл бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле твоём", и он убежал бы от меня счастливый и радостный.
Я был велик и силён. Люди, встречая меня на улице, шарахались в сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи чрезвычайно гибким в теле попробовал поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул её к лицу. Мне удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье других людей.
Все преклонялись передо мной! И не только люди, даже звери, даже разные букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной, когда я шёл по лестнице.
В то время я был действительно очень мудр и всё понимал. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума - и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом. Меня даже водили в Институт мозга и показывали учёным профессорам. Те электричеством измерили мой ум и просто опупели. "Мы никогда ничего подобного не видали" - сказали они.
Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колоссальность моего ума подавляла её. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на неё, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла: точно не помню.
Память - это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить, и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, а потом ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать над своей памятью.
Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда кого-нибудь бьёшь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.
Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать. Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой трубы заскочившую туда случайно серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку. Да, конечно, я был феноменален!
Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше ростом, а во-вторых, - глупее. Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я тут чего-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в очереди и старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли в ватных шубах и всё-таки мёрзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не очень мёрз, а мёрзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришёл в неописуемое негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого пожилого человека в довольно поношенной, но всё же хорошей ватной шубе.
- Что вам от меня нужно? - спросил я его строгим и даже слегка металлическим голосом.
- А ты чего не оборачиваешься, когда тебя окликают? - сказал он.
Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
- Да ты что? Не узнаёшь, что ли, меня? Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
- Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырёх рублей, а из очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятёрку, и мы с тобой потом рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырёх рублей, но он схватил меня за рукав и сказал:
- Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? - И с этими словами он сам расстегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний карман и достал мой кошелёк.
- Вот, - сказал он, - я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а кошелёк, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто. - И он сунул кошелёк в наружный карман моей шубы.
Я был, конечно, удивлён, так неожиданно встретив своего брата. Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
- А где же ты был до сих пор?
- Там, - ответил мой брат и показал куда-то рукой.
Я задумался, где это "там", но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
- Смотри, в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но брата нигде не было.
Когда я хотел опять занять в очереди своё место, меня туда не пустили и даже постепенно вытолкали на улицу. Я, сдерживая гнев на плохие порядки, отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом. Но таких было много, и выходило так, что я ни днём, ни ночью не знал покоя. Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и давал советы всем нуждающимся. Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва сдерживал смех.
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
- Принтимпрам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет.

[1936?]

Печатается по автографу, хранящемуся в Отделе рукописей и редких книг Государственной публичной библиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина.

Публикация Владимира Глоцера.

набрано и сверено по газетной публикации.